Раннее утро. Он открыл глаза. Первой мыслью было - "Какого черта?!". Пронзительно вопил будильник. Он протянул руку, и, привычным движением, нажал на кнопку. Воцарилась тишина, прерываемая мерным похрапыванием жены. Надо было вставать, однако сил не было, и организм настоятельно требовал сна. Тяжелая ночь, наполненная светом фонаря, принесла только кошмары и усталость.
Будильник, подумав, решил повопить снова. Он приподнял веки слипающихся глаз и вновь нажал "дремать". Тяжелее всего при пробуждении был именно вот этот момент. Не имея сил встать, и не имея сил заснуть дальше, он снова и снова проваливался каждое утро в тоскливую полудрему. В результате, когда уже дальше не было возможности терпеть, он вставал и сонно плелся к стенному шкафу.
Так получилось и в этот раз. Чистых рубашек там не оказалось. "Вот блин! Надо все-таки научиться гладить самому" - эта мысль стала второй за день, и была не менее пропитана раздражением, усталостью, и тоскливо пульсирующей в подребье болью, чем первая. Поиски чистой рубашки привели на балкон, где удалось выудить из груды белья мятую, но хотя бы не воняющую потом рубашку. Там же, приложив определенные усилия, он обнаружил и носки.
За окном было тускло, впрочем ради разнообразия, мутно коричневое месиво подмерзло и было прикрыто выпавшим поутру белым снежком. "Март, никак погода не установится" - подумалось ему. Жена, издав особенно переливчатую руладу, перевернулась на другой бок и поплотнее закуталась в одеяло, спасаясь от окружающих звуков. Кошка, пушистая зараза, предвидя скорый завтрак, начала усиленно тереться об ноги, всем своим видом выражая полную преданность и любовь до гроба. Он отлично знал, что как только корм будет положен в миску, то вся эта любовь окажется примерно в районе кошачьего туалета. Куда и будет предложено всем видом и задранным кверху хвостом пойти хозяину. Он находил кошку с этой точки зрения вполне показательным существом. Он в который раз уже подумал, что было бы неплохо завести собаку. Но мысль о мелких пустобрехливых особях его неизменно раздражала. Большую же собаку - например, добродушного сенбернара, или изящного колли в их квартире было смешно представить.
День, несмотря на все его внутренние усилия, начинался. Сосед сверху шумно спустил воду в туалете. В подъезде захлопали двери таких же обреченных на работу. Он зашел в ванну и долго смотрел в зеркало. Взгляд его бегал некоторое время от лезвия лежащего на самом краю к зеркалу и обратно.
Привычно заныл шрам на венах. Шрам всегда ныл в таких случаях, когда он колебался между сожалением о несбывшемся и тоскливой терпимостью к настоящему.
Как обычно победило настоящее. Рука потянулась к зубной щетке. Ритуал был отработан уже до мелочей. Вплоть до того, что каждое утро строго определенное количество пасты ложилось на щетку. Внутренний метроном продолжал отсчитывать секунды. Так - умыться - Так - побриться - так - пойти одеться - так - нет сначала носки. Отец всегда говорил, что настоящие мужчины всегда сначала одевают носки. - Так - причесаться - так....
Кончался этот процесс всегда, за исключением конечно выходных одинаково. Он подходил к жене и говорил ей - "Закрой за мной дверь, я ухожу".
Подсознательно ему всегда казалось что-то странным в этой фразе. За столько лет он уже даже не помнил, что это - строка из песни певца, которым он когда-то восхищался и которого любил. Впрочем, в такие утра в его голове редко помещалось больше трех мыслей. Когда за ним закрылась дверь, он тихо потоптался некоторое время рядом с ней, особенно ни на что не надеясь, и пошел дальше. Он не знал, что каждое утро держало его у этой двери. Наверное, какая-то надежда, или просто смутное ожидание чуда, или желание увидеть хотя бы кого-то, не омраченного печатью наступающего дня. Также и сейчас он постоял какое-то время, тяжело вздохнул и пошел тяжелой походкой вниз. Шел уже седьмой год совместных обреченных друг на друга одиночеств.